2.3. Иконы

 

Вопрос о «младенце» требует тщательного богословского исследования, потому что Бог наш и сейчас изображается младенцем на иконах Божией Матери. Пока Спаситель был жив и проповедывал, Он называл себя Сыном Человеческим, однако после Его смерти и воскресения сейчас мы называем и исповедуем его только Сыном Божиим. Иисус Христос прошёл весь путь человеческий – от рождества, младенчества и отрочества до мужа совершенного. При этом апостол Павел в своих Посланиях всегда проводит резкое отличие между младенчеством и совершенством по возрасту и по уму:

Наследник, доколе в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего: он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцем назначенного (Гал.4.1,2). Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое (1 Кор.13.11). Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни (1Кор.14.20). Всякий, питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец; твердая же пища свойственна совершенным (Евр.5.13,14). Дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися… Доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф.4.14,13).

В соответствии с первым высказыванием апостола о том, что младенчество и рабство – это почти одно и то же, видим положение Иисуса в детстве – был в повиновении у них (Лук.2.51). Это положение раба зафиксировано на всех иконах Божией Матери с младенцем. Православные молятся, как правило, глядя на иконы. Кому же они молятся, глядя на иконы Божией Матери с младенцем? Понятно, что Божией Матери, об этом говорят наименования икон. Значит, во-первых, этим самым мы игнорируем Иисуса Христа, присутствующего на них в виде младенца, во-вторых, вполне лояльно воспринимаем зафиксированное состояние Бога «в повиновении» у человека. Какие же мы после этого христиане?

Почему православные не задают себе такой вопрос: разве можно Бога изображать беспомощным младенцем? Для того чтобы ответить на него, обратимся к догматам православной Церкви. Известный исследователь православия богослов Иоанн Мейендорф пишет, что самым важным сборником канонов следует, видимо, считать каноны Трулльского Собора (692 г.). Святые отцы оставили нам в назидание правилом для иконографии 82-й канон Трулльского собора. Текст этот значителен прежде всего тем, что канон помещал вопрос о выражении религиозных представлений в христологический контекст:

«В определенных воспроизведениях досточтимых образов предтеча изображается указующим на агнца своим перстом. Это изображение было усвоено как знамение благодати /милости/. Это был некий прикровенный облик того истинного Агнца, Которым есть Христос Бог наш, показуемый нам согласно Закону. Имея, таким образом, приветствуемыми подобные древние фигуры и тени как символы истины, преподанной Церкви, мы предпочитаем ныне сами благодать и истину как некое исполнение упомянутого закона. Посему, дабы представить зрению всех то, что есть совершенно, по меньшей мере средствами живописи, мы указуем, что отныне и впредь Христос Бог наш должен быть представляем в Его человеческом образе, а не в облике древнего агнца» [19].

Рассмотрим, как толкует это правило другой православный богослов протоиерей Г.Флоровский: Оговаривая одно конкретное искажение, канон устанавливает общий принцип – по крайней мере, подразумевает его. Собор запрещает символическое изображение Христа в виде агнца… Это не просто канон – это вероучительное установление и предписание. Им указывается направление последующего догматического развития, дается предпосылка ко всякому будущему богословию святых икон. Канон говорит об очень специфическом случае, но закладывает основу для общего принципа. Показательно, что канон связывает проблему иконописи с отношением между «прообразом» и «истиной», иными словами – между двумя Заветами [20].

Древнего агнца вполне можно отождествить с младенцем Иисусом из Ветхого Завета, так как Новый Завет начинается с проповеди Иисуса «мужа совершенного, в меру полного возраста Христова». Первородный грех не был уничтожен Боговоплощением, потому что еще не совершилось искупление. Свет спасительной благодати воссиял только после Его воскресения. Следовательно, иконы с младенцем указывают время Ветхого Завета, то есть находятся в противоречии с правилом V-VI собора. Итак, мы признаем, что православные догматы – это закон жизни Церкви. Понятно, что законы устанавливаются для того, чтобы их исполнять, если догматы не устраивают – их отменяют. Тех же, кто не выполняет установленные для него законы (догматы), считают беззаконниками, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Именно так учит апостол: Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем (Иак.2.10). Разумеется, 82-й канон Трулльского Собора – этот закон для иконографии никто не отменял, он попросту не исполняется, тогда можно утверждать, что в нашей православной Церкви давно и повсеместно творится беззаконие.

Иконография Божией Матери с младенцем имеет и другой зловещий смысл. Если, согласно Евангелия, мы не можем отождествлять мать Иисуса с Матерью Бога, тогда кто на иконах под видом Матери Бога? Это дракон, что начал преследовать жену, которая родила младенца мужеского пола (Отк.12.13). Понятно, что в данном случае «женщиной» является мать Иисуса, но слово «преследовать» нельзя понимать буквально, потому что она находится в Царствии Небесном. Там ее никто не может «преследовать», поэтому преследование возможно только на земле, где остался евангельский образ матери Иисуса. Это означает искажение евангельского образа, потом присвоение и использование его. То есть сатана через Кирилла Александрийского внедрил в Церковь свой ложный догмат «Матери Бога» и использует его в богословии и иконографии. Ничего удивительного, уж если он смог войти в апостола (Лук.22.3), то тем более мог войти в этого патриарха, человека страстного и властного. Сатана принимал образ женщины, как пишет апостол Павел, что сам сатана принимает вид Ангела света (2 Кор.11.14), представляясь Богородицей. Этим самым обманывал православных и заставлял их поклоняться себе. Понятно, что церковники возмутятся, но не имея богословских аргументов, будут ссылаться на мифические предания и сказания предков.

Василий Великий в своих беседах на слова 48-го псалма: «он пойдет к роду отцов своих», которые никогда не увидят света – говорит: Думаю, что сие говорится о грешнике – из церковников – который столько знает Бога, сколько предано ему обычаем отцев его, силою же собственного мышления ничего не приобретает и не присовокупляет в себе к познанию истины. Столько и такое в нем понятие, какое было в роде отец его. И здесь пророк изображает великую недеятельность разумения … Ибо виновен не только имеющий худые понятия о Боге, но и тот, кто довел других до сей погибели. А таковы те, которые наследовали грех предков, и, утвердив его в себе давним обычаем, сделали неизгладимым [21].

О необходимости критического анализа наследия предков пишет богослов Г.Флоровский: «Следуя святым отцам…» – с такой или подобной фразы в древней Церкви обычно начинали формулировать вероучительное утверждение… Учение отцов – вот надежная точка опоры, вот единственное верное основание. Это отнюдь не только «апелляция к древности». Мы веруем в то же, во что и апостолы – это самый верный признак истинной веры, которая всегда одна и та же. Однако, сама по себе «древность» еще не доказывает истинности. Более того, Весть христианства была для древнего мира поразительной новостью и призывом к радикальному обновлению.

Кроме того, и ереси апеллировали к прошлому и взывали к авторитету «преданий»… Святые отцы сталкивались с подобной ситуацией: «древность» как таковая может оказаться просто закоснелым предрассудком –  «ибо древность без истины есть старая ошибка». Иными словами, «древность» и «привычность» сами по себе не гарантируют истины. Истина – это не «привычка». Истинное предание есть передача истины [22].

Поэтому, свои сказки, например о том, что евангелист Лука рисовал какие-то иконы, пусть православные младенцам умом рассказывают. Практически же сейчас в православной Церкви происходит идолопоклонство, потому что иконы одухотворяются. Этим своим идолам приписывают «благодатную силу», то есть свойства Святого Духа. Вот чему учит катехизис: В Православной Церкви особым почитанием и благодатной силой обладают иконы Божией Матери. И это понятно… через их посредство обретают исцеления, а иногда и указания [23]. А вот, что об этом говорит пророк: Народ Мой вопрошает свое дерево, и жезл его дает ему ответ… Привязался к идолам Ефрем; оставь его!… Стал Ефрем, как глупый голубь, без сердца (Ос.4.12,17; 7.11). Здесь под сердцем, видимо, подразумевается то, что когда-то называлось «русской душой».

Православные, потеряв всякую меру, доходят до того, что иконографию называют пятым Евангелием, и вот что пишут эти «евангелисты». В своей статье «О языке православной иконы» архимандрит Рафаил (Карелин) пишет: Икона – это богословие в красках…Само Священное Писание можно рассматривать как икону, написанную словами, а икону – как Священную Историю, изображенную красками и линиями [24]. Что можно об этом сказать? Во-первых, здесь отождествляется слово, несущее мысль в разумной части души человека, с образом, воздействующим на чувства неразумной части души. Однако, любую идею понятно для всех можно выразить только словами, образы же воспринимаются индивидуально и толкуются неоднозначно. Во-вторых, про автора таких слов можно сказать, что он сравнивает или отождествляет Священное Писание с рисованием.

Священник Павел Флоренский в своей статье «От образа – к первообразу» учит оккультизму: Икона, будучи явлением, энергией, светом некоторой духовной сущности, а точнее сказать, благодатью Божией, есть больше, чем хочет ее считать мысль… Иконы неоднократно бывали не только окном, сквозь которое виделись изображенные на них лица, но и дверью, которую эти лица входили в чувственный мир. Именно с икон чаще всего сходили святые, когда являлись молящимся. То есть автор рассматривает православную икону, как оккультный атрибут для встречи с духом.

В этом же сборнике находим следующее высказывание: К началу XVI столетия относится создание икон со сложными в богословско-догматическом смысле сюжетами. Они возникли как ответ на многочисленные ереси, в частности ересь жидовствующих, подвергавших сомнению основы христианского вероучения: догмат о Боговоплощении и об исповедании Девы Марии истинной Богородицей, Матерью Иисуса Христа, Второй ипостаси Троицы [25]. Итак, когда не стало разумных слов для богословия, у православных аргументом в споре сделалась картинка.

Христиане Византии в VIII-IX веках кровью защитили свое право на иконопочитание. Иконоборческий спор, без сомнения, – один из величайших кризисов в истории христианской Церкви, – пишет Г.Флоровский и задается вопросом его возникновения. – Как ни странно, ключ к пониманию этого спора для нас, кажется, утерян. Происхождение, значение и природа иконоборческого конфликта остаются неясными и загадочными. Современные историки не сходятся между собой в самых основных понятиях [26]. На вопрос отвечает Л.Гумилев: Существует простое и верное обьяснение характера событий этой эпохи: иконоборчество – явление малоазийское, иконопочитание – эллинское. Для азиата иконы были украшением храма, где надлежало возносить свой дух к престолу Истины, как абстракции, не имеющей зримого образа. Для грека иконы – окно в инобытие; на них изображен лик, а не личина и даже не лицо; поэтому духовное совершенствование сопряжено с эстетическим восприятием, через которое и открывается истина [27]. В подтверждение этой гипотезы можно привести тот факт, что великие богословы христианства имели малоазийское происхождение – это каппадокийцы Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский и антиохиец Иоанн Златоуст.

Так, через иконы, русские унаследовали, видимо, не свойственное нам мироощущение греков. Похоже, «торжество православия» над иконоборчеством впоследствии обернулось пирровой победой для христианства в целом. Это и падение православной Византии, и самое мрачное время в истории человечества – эпоха Возрождения. Эпидемии чумы и костры инквизиции были расцвечены яркими красками картин Джотто, Рафаэля и Микеланджело с религиозными сюжетами. Внутреннее созерцание в храмах уступает место чувству прекрасного: невидимого Бога стали изображать не только на иконах, но и на картинах. На западе духовные переживания постепенно уступают место эстетическим, чувственным. Идея, которая ярко выражена словами Ф.Достоевского «красота спасет мир». На востоке русские христиане – духовные наследники Византии, обманывались демоном под видом Божией Матери и ложными чудесами от его чудотворных икон. Случилось так, как и предсказывал Иоанн Златоуст об Антихристе: Уверуют в него единственно ради ложных его чудес [28].